Костырева манила городская жизнь, хотелось поближе к большому городу, потому он перешел работать в закрытый рабочий кооператив (ЗРК) — пригородное хозяйство ЧЭМК на станции Шагол. Хозяйство большое: бараки, землянки, одной картошки садили 1200 гектаров. Своими силами не управлялись, потому из города приезжала «вертушка» с надписью крупными буквами «Собственность ЧЭМК «.
В Шаголе познакомился Костырев со своей первой женой — Антониной Ивановной Бочковой; приехавшей после окончания педтехникума погостить к брату, который находился в тыловом ополчении ЧЭМК (предшественник трудармии), в которое входили раскулаченные и высланные крестьяне.
Другой брат жены К. И. Бочков приказом министра совхозов РСФСР был назначен главным бухгалтером только что созданного Козыревского молочно-мясного совхоза № 432, имеющего статус союзного значения и получившего в пользование крупную партию элитных коров (остфризе), закупленных за золото. Шурин пригласил Николая Георгиевича к себе в заместители. Жить готовились долго: получили дом, получили подъемные, купили корову. Жена устроилась учителем в местной школе.
Шел 1937 год. Как-то вечером к ним вошел шофер легковой машины политотдела Кашников.
— Антонина, ставь самовар! — крикнул жене Николай Георгиевич. -Гость пришел.
Гость был не один, за ним шли чекисты, один из них показал бумажку — ордер на обыск и арест.
Костырева увезли, вернулись за женой, но она скрылась в ночной тьме. Больше они никогда не встречались: судьба близкого человека стала загадкой.
Привезли арестованного в здание НКВД (ныне там областная прокуратура), посадили подвал внутренней тюрьмы, где уже длительное время находились директор Карабашского медеплавильного завода Ковалев и командир 171-го стрелкового полка Никифоров. Их интересовало, что происходило на сталинской воле. Ковалев произнес: «Неужели так много врагов в двенадцатимиллионном наркомате тяжелой промышленности?» Последовал зычный крик охранника: «Выходи». Они расстались навсегда.
В Челябинской тюрьме произошла запоминающаяся встреча с директором Ашинского металлургического завода А.В.Корчагиным, в прошлом личным другом М. Томского, выдворенного из Москвы за участие в дискуссии о профсоюзах. Александр Васильевич даже в переполненной камере не терял интеллигентности, например, прочитал заключенным лекцию о Японии, сказав при этом: «Вам придется лицезреть, что Страна восходящего солнца будет одной из передовых экономических стран мира» . Вообще он много рассказывал, вспомнил, к примеру, как однажды после приезда из родной деревни его пригласил на беседу Молотов: «Я узнал, что вы были в деревне, приходите ко мне, у меня будет Сталин, и вы расскажете нам, что творится в деревне». Вскоре после этого появилась сталинская статья «Головокружение от успехов». Возможно, на мнение вождя повлиял немудреный рассказ очевидца об обобществлении кур в ходе коллективизации. Было это в 1929 году. От встреч с Корчагиным запомнилось, что один из следователей отказался вести его допросы, потому что он был знаком и со Сталиным, и с Молотовым. Следователь написал об этом рапорт начальнику Челябинского НКВД. Но, думается, причина была в другом: следователь выглядел младенцем перед Корчагиным, который обладал феноменальной памятью и гибким умом, мог цитировать целыми страницами книги. После делом Корчагина занялся сам хозяин НКВД в Челябинске т.Блат.
Август 1937 года был очень жаркий. Подследственным не успевали давать охлажденную кипяченую воду, положенную по норме. Камера выразила протест. Представитель администрации Барановский выразился откровенно: «Вы что хотите — создать вам условия, как в американской тюрьме? Тогда у меня будет очередь из колхозников».
Все чаще возвращающиеся с допросов говорили, что сопротивляться бесполезно, надо подписывать то, что требуют следователи. Со следователем Костыреву, казалось, повезло. Константин Иванович Мещеряков оставил добрую память, он понимал всю абсурдность предъявляемых арестованным обвинений: «В стране какая-то чума». Вскоре следователя не стало, а Костырева отправили этапом в Архангельскую область, там от одного из подельников узнал он, что на него «настучал» кассир из витаминного совхоза Дегтярев, посадивший еще и главного бухгалтера Шевельгуда, а сам умерший во время следствия. Узнал, что на него показал не выдержавший пыток (гнули через стул) рабочий Панов.
В Кулойском лагере под Архангельском получил постановление «тройки»: «Активный участник антисоветской группы, совместно с членами группы систематически проводил контрреволюционную деятельность, восхвалял врагов народа Троцкого, Пятакова и др., дискредитировал руководителей партии и правительства.
Пересмотр дела состоялся в 1938 году. Подельников Пяткова и Панова выпустили, а его оставили с десятью годами лагерей и двумя годами административной ссылки. Видимо, сыграла роль приписка «из кулацкой семьи». А может, клеветнический вывод: «Исключен из партии в 1927 году как троцкист». Костыреву в тот год было всего 15 лет, но следователей это не смутило, а «тройка» арифметикой не занималась.