На пузатой комодке добротной кузнецкой выделки в кустарной рамке, черненной самодельным лаком, стоял портрет носатого военного, непонятно какого, но явно высокого ранга, непонятно какого рода войск. На светлом тонкого офицерского сукна кителе жалко выделялась медалешка, из-за смутной фотосьемки непонятно какая. Возле, на углу радужного от времени зеркала приметно белела записка. В выгоревших, очевидно, за немалое число дней строчках читалось, однако, без напряжения просьба. В случае смерти известить такую-то по такому-то адресу и проявить милосердие к коту, который непритязателен в питании, аккуратен в естественных оправлениях и зовется Мурза.
Единственная живая душа в полуторке так и не проявила ко мне расположения, дичилась. "Людей не видит", - извинялся Белюшин. Был весьма и весьма преклонных лет, невысок росточком, но крепенек и статью, и памятью, что меня особенно привлекало. Исконный кузюк он помнил о Златоусте дореволюционной поры просто все. Одинокий человек, да не без купоросинки, он мало с кем, да и с ним мало кто общался. А тут внимание журналиста, да к тому, что в его жизни только и было жизнью, а для остальных в то время и не интересно, и боязно.
Брежневские заморозки набирали пакость.
"Родич?" - поинтересовался я непонятным офицером. Белюшин к тому времени уже достаточно оттаял доверием за нашими долговечерними ненавистными мне чаями (грузинский, третий сорт, где уж тут при почти что нулевой пенсии до предпочитаемой мной "индюшечки"). Однако на этот мой интерес ответил посторонним возгласом, относящимся к записи, которая разыскивалась в ворохе бумаг и не хотела находиться. А что за бумага была у Белюшина... С водяными знаками еще тех запредельных времен.
После того моего интереса на несколько приходов носатый офицер с комодки исчез, невольно отвлекая мое внимание на пустое место во время чаепитий. Почему насторожил мой вопрос Белюшина? И сколько же еще надо было выпить ненавистного "грузина", чтобы портрет вернулся на свое место при зеркальнной записке. И пояснен. Никакой это был ни белюшинский родич кузюцкого звания, хотя и...
- Есть свидетельства, что Александр Васильевич - уроженец Златоуста, ведь его родитель служил приемщиком снарядов для морского ведомства при нашем заводе. Подтверждение надо искать в архивах, да кто до них допустит...
Это уж верно, что Александр Васильевич оказался Колчаком.
Откуда же мне догадаться было! Если видел я его лишь в облике одного из псов Антанты в школьной "Истории СССР". А тут вполне обычный и не очень боевой (всего-то медалешка) офицер. Да и с чего бы ему, одному из главных врагов молодой республики Советов взяться на комодке последнего из могикан Кузюцкого Златоуста...
- Да, да, не сомневайтесь. Перед вами Верховный правитель России... Только Александр Васильевич Колчак был удостоен столь высокого звания, -с превеликим почтением, едва ли не благоговейно подтвердил Белюшин и с совсем непростенькой гримасой признался: — А сам я недобитый колчаковец.
Представьте мое состояние. Отбагровел предпраздничным кумачом, отславословил 50-летний Октябрь, социализм построен, с темными пятнами капитализма почти покончено, а тут хотя и не первой свежести, но вполне живой и здравомыслящий колчаковец. И, похоже, не то, что перерожденный-перевоспитанный, но даже и не осознавший, и не перекрасившийся. Куда же меня занесло! К белогвардейцу недобитому. Воспитанника ленинского комсомола, еще не члена партии, но за этим дело не станет.
В белую армию Белюшин записался добровольно. Первые полгода только так и было, а он из первых. Энтузиазм был велик. За какие-то недели после отхода красных летом Восемнадцатого был сформирован добровольческий полк - в Златоусте, полк - в Миассе, полк - в Челябинске, а в Сатне даже отдельная бригада. В 6-й Уральской дивизии, сведенной из этих полков, на Москву почти до Волги, а потом в Сибирь до тифозных бараков Красноярска, и прошагал гражданскую войну прапорщик Белюшин. "Беспросветные" погоны он заслужил еще на германской, попав в окопы со скамьи местного механического училища тоже добровольцем-"вольнопером". Звездочка на них так и не удвоилась.
У Колчака насчет чинов и наград было скупо! Он ведь и сам так и щеголял лишь одним "Георгием". Считал, не та война, чтобы награждать, кровь-то русскую проливаем. Белюшин мне много что рассказал сверх книжного о первом походе Антанты:
- Ты вот в Челябинске живешь. Слышал про деревню Першино? Как это нет такой деревни? Да в ней же дворов за триста было. Ниже города по реке. Там еще тракт на Екатеринбург проходит, еще лес рядом, обширный, сплошь березовый. Да, еще чуть пониже по реке бор, это уже приметно, сосна у вас редкость, все береза. Как это нет такой деревни? Она мне всю жизнь снится. Сколько лет живешь в Челябинске, а что вокруг - не знаешь...- укорил меня Белюшин.
Выяснил я про деревню Першино. Была, оказывается, такая еще после войны. Теперь поселок в Металлургическом районе. Походил я по нему. Чуть-чуть проглядывает деревенский облик.
Обсказал я Белюшину, как вырос там гигант металлургии, а при нем целый район-город, и поглотил деревню. Он восторга от нашего "бастиона" не проявил, все бормотал:
- На костях, на костях... - и вдруг вопросил: - И что же на вашем
памятнике?
Я не мог вспомнить надпись на районном памятнике, хотя и был возле него. Но вид обрисовал. Что-то вроде штыка над головой солдата. Вспомнил, как в репортаже об открытии памятника ее назвали "кричащая голова в каске".
- В какой каске? - удивился Белюшин. - Мы воевали без касок, и ваши, и наши. Не сразу я понял, что он о другой войне. Памятника гражданской войне я там не видел. Ни в Першино, ни в районе. И вообще, кажется, что во всем городе лишь "Орленок".
Тут Белюшин, культурный, уравновешенный вроде человек, вдруг пошел в распыл:
- Вам, красным, с вашими идеями во все времена кровь людская не водица... Вы память даже своих убиенных не чтите. Да неужто вы там, в своем бастионе индустрии, не знаете, что возле Першино полегли тысячи. И ваших, и наших. Только в нашем Злотоустовеком полку сотни, от нашей Уральской дивизии... Нам тогда сказали: "Чай утром пьете в Чурилове, вечером будете в Челябе". Мы и двинули на Першино, город за деревней. Вот и двигаем до сих пор, чаи гоняем... - Белюшин с усмешкой кивнул на свой конурной бедлам.
Вот так, оказывается, и челябинскую округу опалила, окропила кровью гражданская война, и густо окропила А кто об этом помнил? В то время наше славное революционное прошлое преподавалось просто и победно, по-цезаревски: "Пришел, увидел, победил". Хрущевская оттепель оттаяла имена тех, кто проливал кровь с нашей стороны, да все не успела. В школе нам историю гражданской войны учить было совсем просто. Главные стратеги Ленин и Сталин, на юге громил белых Буденный, на Украине - Щорс, на Дальнем Востоке - Лазо, на Урале - Чапаев-герой...
Были, оказывается, обойденные советской историей, великие противостояния. Была и Челябинская битва. Да еще какая! Почему обошла ее история? А как упомянешь, когда почти все командиры наших армий, дивизий и полков были расстреляны в 37-м как враги народа и вымараны из памяти и истории дерьмом и чернилами. А что говорить о белых?
В последнюю неделю Девятнадцатого года на подступах к Челябинску решалась судьба Урала, Сибири, Первого похода Антанты, Колчакии и Сибири, даже революции. Это слова Ленина. Много на него нынче вешают всякого, но уж в судьбах-то революции он разбирался. Сколько полегло в Челябинской битве? Одни из советских историков считали - 10 000, другие - вдвое больше. Это только бойцов Пятой армии. А белых? Конечно, не меньше, ведь побежденные всегда несут большие потери. Из боевых сводок известно, что почти полностью были уничтожены белых пять полков, многие сохранили лишь десятую часть своего состава. Всего не менее четырех дивизий. Значит, погибло около двадцати или сорока тысяч, такой вот разброс. Такой бойни челябинская округа не знала ни в кои века. В гражданскую войну таких ожесточенных сражений назовешь немного.
Задетый за живое белюшинской стыдобой, стал я узнавать о Челябинской битве. Что мог рассказать мне прапорщик 22 Златоуста веко го полка, чей кругозор замыкался кусочком битвы вокруг Першино, а ведь поля еще, оказывается, пылали пожаром от Синары, что на границе Свердловской области, до Санарки и Троицка. Между прочим, под Першино было самое пекло всю неделю боев. Переходила деревня из рук в руки - не счесть, и каждый раз заливалась кровью.
В журнале боевых действий штаба 27-й дивизии Пятой, на чьи плечи легла основная тяжесть битвы, нашел я и подтверждение слов колчаковского прапорщика Белюшина: "25 июля в 17 часов противник 21 Челябинским и 22 Златоустовским, 1 и 2 Егерьскими полками повел наступление на д. Круглое и Чурилово".
Оказывается, именно златоус-товцы с челябинцами начинали битву I за родной город. А далее неделя кровавого побоища, из которого все эти полки уже не вышли. В сводке за¬писано: поставлен крест на всей 6-й Уральской дивизии наших белых земляков. На полях вокруг Першино, где ныне Металлургический район на подступах к Заречью.
Между прочим, именно сюда бросил в самый напряженный час битвы под вечер 28 июля последние штыки, что нашлись под рукой, начдив-27 Александр Павлов. Белые прорвали здесь фронт и стали выходить на городские окраины. Воинских резервов уже не было, и Павлов бросил затыкать брешь только что записавшихся и получивших оружие на Александровской площади (Алое поле) челябинских добровольцев Их вел железнодорожник и балтийский подводник Герман Мешин. С копейскими шахтерами что-то около батальона. Были среди них и фрон-товики, но много ли...
Удивительно, невообразимо (да мало ли подобного знала гражданская война!), но эта толпа, в которой с винтовкой многие обращаться не слишком умели, с пением "Интер¬национала" остановила прорвавшихся белых и погнала до самого Першина, закрыв прорыв во фронте. И еще одну брешь прикрыли в тот вечер челябинские добровольцы по соседству - на 92-й версте железной дороги на Екатеринбург. Здесь, в самом начале штыковой, ахнул осколочный, и среди скошенных оказался командир рабочего батальона Герман Мешин.
Удар на 92-ю версту был последней, отчаянной попыткой колчаковского командования свершить то, ради чего затевалась битва. Удар тоже, как и у красных, последними силами наносил командующий северной группировкой генерал Войцеховский. Все события того огненного года с лета Восемнадцатого по лето Девятнадцатого в нашем краю связаны с ним. Командир 3-го полка и член военсовета Чехословацкой легии (корпуса) фактически руководил челябинской группировкой во время мятежа ночью 27 мая. Он формировал 6-ю Уральскую дивизию, в которую записался Белюшин, и был ее командиром. Он руководил боями за Златоуст и Миасс.
Когда колчаковские стратеги планировали сражение под Челябинском, Войцеховского поставили во главе северной группировки войск. Под ее начало были переданы помимо "родной" еще и 4 ничейных дивизии, казачья группа Волкова и бронепозд "Сибиряк" - до 15 тысяч штыков и сабель. Южную группировку генерала Каппеля (едва ли не самый талантливый из колчаковских генералов, монархист и враг Советов без колебаний и руководитель белых частей с первых боев на Волге) составили три пехотных дивизии и кавбригада - около 10 тысяч штыков. Центр фронта был куда слабее флангов - 3 тысячи штыков: сербский полк и Саткинская егерская бригада под общим началом генерала Косьмина, который формировал с Войцеховским 6-ю дивизию, был начальником штаба.
Такое соотношение сил было неслучайным. Колчаковские режиссеры кровавого представления спланировали повторить под Челябинском классическую операцию "Канны" (из карфагенских войн Рима с Ганнибалом). Взять в клещи, прорвав фронт на флангах и замкнув круг в Полетаева, уничтожить челябинские основные силы Пятой армии - дивизии 26, 27, которые вошли в город утром 24 июля. Разгром Пятой армии означал бы возврат Урала.
Оценка стратегической обстановки и расчет сил были сделаны правильно.
Дивизии Пятой армии измотаны и обескровлены месяцем непрерывных боев за Южный Урал. В мае Предсовета обороны Ленин направил Реввоенсовету Восточного фронта телеграмму предельно кроткую и лаконичную: "Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной". И полкам Пятой армии не оставалось выбора, только победа, даже ценой гибели. Или гибель нарождающегося царства свободного труда и народного счастья. Разве им простят гибель вековечной мечты человечества? И они погибли, чтобы продолжить живым путь вперед, и сделали Урал советским. В Челябинске многие полки не имели трети, половины списочного состава. Пополнения и обеспечения в ближайшие дни ожидать не приходилось. Мосты на железной дороге у Златоуста были взорваны.
Об этом сразу узнала белая разведка, ее сведения подтвердил перешедший к белым комбриг-2 35-й дивизии Пятой армии В.Котомин именно в ночь занятия Челябинска. План операции разрабатывался столь секретно, что даже военный министр колчаковского правительства генерал Будберг узнал о битве лишь после ее начала. Но в Пятой армии узнали о плане операции до ее начала.
В контрразведке белой Западной армии, штаб которой стоял в Челябинске, служила по делопроизводству княжна Урусова. Под этим званием скрывалась разведчица Юлия Соколова. Соседями усадьбы Соколовых были Тухачевские, они дружили семьями. Юлия после революции, пройдя как и Михаил германский фронт (сестрой милосердия), встретила его уже красным генералом. Как и о чем они говорили, никто не знает, но во врем боев за Урал Юлия Соколова-Урусова служила в белой контрразведке и, конечно же, не без пользы для армии друга детства и юности. Ее раскрыли как раз в ночь накануне входа красных в Челябинск, но она сумела скрыться. Последнее, что Юлия Соколова успела передать связному - об операции.
А может, опоздал связной? Ведь красные полки все же вошли в город-мышеловку, да еще на день раньше. Белые не успели вывести со станции эшелоны с грузами, и они стали трофеями потянувшими на миллиард рублей. Деньги тогда были уже дешевые, но все равно не мало. Наверное, "низы" опередили "верхи". Вечером накануне в расположение третьей бригады Хаханьяна дивизии-27, остановившейся в районе Полетаева, вышел связной челябинских подпольщиков и сообщил, что белых на станции почти никого, а грузов до черта. Но если этой ночью не нагрянуть, упустишь - разводят пары. И переговорив на ходу со штабными и командирами, получив добро начдива Павлова, договорившись со связным, что с первыми выстрелами подпольщики поднимут восстание, Хаханьян посылает на Челябинск два лучших не только в дивизии, но и в армии, полка: 242 Петроградский - на город и 243 Волжский - на станцию. Комполка волжцев богатырь-кузнец Степан Вострецов, густо помеченый опытом, ранами и наградами (4 "Георгия") еще на германском, сообразил ускорить марш-бросок мобилизацией гужевого транспорта в окрестных казачьих поселках. К рассвету примчали на станцию. Здесь их уже ждали "железянщики". Не обманул связной: с первыми выстрелами волжцев - загремели выстрелы в белом тылу. Восставшие пошли на станцию. Через пару часов без особых потерь в руках красных оказались город, станция, пленные и богатые трофеи. А назавтра началась операция "Челябинские Канны".
Первый удар наносил кулак Во и чеховского. Начав Златоустовским и Челябинским полками, генерал проводил разведку боем, нащупывая слабину в позициях красных. Его полки пошли в атаку на широком фронте - от Чурилово до Медиаки. Слабое место нащупали меж 27-й и 35-й дивизиями. Здесь без особого труда пробили брешь и пошли в направлении Полетаева.
Остановила ночь, а наутро за деревней Метелово запнулись. Встретили волжцы Степана Вострецова. Вчера за день изнурительной жары они прошагали более 30 верст и с марша бросились в атаку. Отбили Метелево и встали заслоном, на большее сил не хватило, здесь и стояли три дня насмерть.
Войцеховский попробовал прорваться севернее через позиции Пятой дивизии, приданной Пятой армии. Удар пришелся на татар 43-го Казанского полка, стоявшего возле Муслюмова. Их восемнадцатилетний (!) командир Василий Чуйков был ранен, но его заменить было некем, остальные командиры вышли из строя. Трое суток держались чуйковцы, задыхаясь от трупного смрада. Горы трупов, жара! Через много лет, став маршалом и героем Сталинграда, Чуйков назвал эту битву "Мой первый Сталинград".
Новая попытка прорыва полков Войцеховского через железную дорогу - у разъезда Щербаки через позиции 241-го Крестьянского полка. Полк был почти полностью уничтожен за три дня боев, но устоял.
Пыталась прорваться к Полетаево и южная групировка Каппеля от озер Смолино и Синеглазово.Здесь стоял 232-й Смоленский полк Альберта Лапиня. Пять суток держались, не сдавая высоту, смоленцы, пять ночей не спали. На шестые высота пала. Двадцатилетний командир поднимает в контратаку оставшихся в живых и подошедших на помощь шахтеров. Пуля попадает в позвоночник, командира едва успевает вынести к своим разведчик Рогов... Самыми трудными в своей жизни считал эти бои Альберт Лапинь.
Южнее каппелевцы обошли Коркино, окружив здесь 228-й Карельский полк Витовта Путны. За трое суток карельцы расстреляли все патроны, но не сдались. На третью ночь пробивались штыками и даже захватили роту пленных.
Предел наступил на четвертый день битвы - 28 июля. До смыкания клещей в Полетаево Войцеховскому и Каппелю оставалось 25 верст. К вечеру они могли замкнуть кольцо. Но... начдив-27 Павлов, получив батальон добровольцев-железнодорожников и шахтеров, пошел на риск, обнажив правый фланг у железной дороги в Сибирь, где белые вели себя вяло, он бросил отсюда батальоны под Першино на 92-ю версту и разъезд Щербаки. Полк и батарею перебросил сюда начдив-26 Эйхе. 11ачдивы угадали и погасили главный удар этого дня - последний удар Войцеховского, его силы были исчерпаны.
Назавтра, 29 июля, красные перешли в контрнаступление на фронте от Синары до Сонары. И не только дивизии Пятой армии, но и соседи. Командование Восточного фронта пустило дивизии соседних армий на прорыв, чтобы взять в клещи ослабленную в битве челябинскую группировку белых. Под угрозой окружения они отступили. В начале августа фронт проходил уже в районе Кургана.
В Челябинской битве победила Пятая армия и челябинские добровольцы. Была не только ликвидирована угроза сдачи Урала, были уничтожены все стратегические резервы Колчака, защищать Сибирь ему стало нечем.
Оставшиеся полгода Девятнадцатого года были агонией колчаковской армии после осеннего противостояния на Тоболе именованного "тобольской кадрилью", непрерывный отход и таяние полков уже не в боях, а от морозов, голода и тифа. Многие колчаковцы попадали в плен и проходили чистку по черной присказке: "Сибиряков по домам, уральцев по гробам". Большинство сибирских крестьян было мобилизовано силой, большинство уральцев было добровольцами. Из них мало кто прошел фильтрацию, а кто прошел, не вернулся, боясь расправы на месте.
Никто из участников упомянутой битвы не избежал горькой судьбы.
Остатки колчаковцев в Забайкалье выводил Сергей Войцеховский. Он сражался до последнего. После сдачи Владивостока ушел в море на рыбачьей лодке (!), приплыл в Японию. Был взят в конце Великой Отечественной в Чехословакии, погиб в Тайшетских лагерях.
При прорыве в Забайкалье каппелевцы пытались захватить Иркутск. Это спровоцировало местный ревком (не только большевики) без суда расстрелять "верховного првителя России" Александра Колчака на льду Ангары. Был я в Иркутске, но на ангарском льду не стоял. Не держится и в самые трескучие морозы, слишком стремительна Ангара. Могила-прорубь адмирала, очевидно, где-то в устье спокойного Иркута. По местным слухам, будто тело его прибило к берегу ниже города. Местные чалдоны партизанили против, а вот не выдали, тайком предали земле убиенного.
Командующий заслоном в Челябинской битве генерал Косьмин сгинул где-то на Дальнем Востоке.
Организатор и командир 24-го Миасского полка Обухов скрывался под чужим именем в Сибири, был опознан в Омске в 1927 году, судом в Златоусте приговорен к расстрелу.
Организатор и командир Соткинской бригады Александр Рычагов зимой Девятнадцатого попал в плен. Расстрелян, как и немало соткинцев.
Командарм-5 Михаил Тухачевский стал главной фигурой в "заговоре маршалов", сфабрикованном германской разведкой. Расстрельный процесс группы Тухачевского открыл кровавую чистку в армии. Среди расстрелянных в первой десятке с маршалом был командир карельцев Витовт Путна.
Расстрелян был сталинскими палачами командир смоленцев Альберт Лапинь. Высшей наградой до введения звания Героя Советского Союза был боевой орден Красного Знамени. Кавалеров ордена называли краснознаменцами. Комкор Лапинь был четырежды краснознаменцем - таких было не более десятка. Погиб по приговору военных судов комбриг Григорий Хаханьян (трижды краснознаменец, таких было не более тридцати) и начдив-27 Александр Павлов.
Погибли в сталинских лагерях разведчица Юлия Соколова-Пятницкая и командир челябинских добровольцев Герман Мешин.
Умер от ран германской и гражданской войн трижды георгиевский кавалер Степан Вострецов.
Прошел кровавую сталинскую чистку только Василий Чуйков и стал одним из лучших военачальников Великой Отечественной войны. Насколько меньше были бы ее потери, если бы в ней командовали не дожившие до нее командиры Челябинской битвы - и красные, и белые ее рядовые.
Пережил йсе войны и репресии прапорщик Белюшин. Встретил золотой юбилей и едва не встретил 60-летие Октября. Но разве это была жизнь!
Мир вашему праху. Мир вашему праху и победители, и пораженные. Смутами и войнами начали вы великое, роковое противостояние россиян в начале столь немилосердного к нам века. Смутно мы его и кончаем. И снова идет разборка, кто из вас, кто из нас прав и виноват. Что нам теперь с нее! Нам же надо помнить о вашей горькой участи, горьком и бесценном опыте. И если мы пройдем последнюю смуту многострадального века, выпавшую на нашу долю и совесть, без крови и достойно, значит, не зря вы пали.