В начале восьмидесятых в нашей стране напал мор на генсеков. Одного за другим троих проводили. Вот и появилась новая единица времени - генсек, то есть год с хвостиком. Постольку им отводилось историей в главном кабинете страны. Не успели траур с куумача снять, порадоваться на нового вождя, а он р-раз - и черные ленты на кумаче, и траурная музыка в каждой розетке.
Самый златозвездный генсек с сапожными щетками на лбу и органчиком во рту отошел в конце рабочей недели. Массам об этом, как заведено у нас, сообщили далеко не сразу. Прежде всего, конечно, узнали в угловом доме, поставленном на старом тюремном месте. Затем у укромных соседей на Васенко. Ну а дальше по цепочке ответственности, обеспечивающей "как бы чего не случилось"... Однако в редакцию сверхсекретная информация по неофициальным каналам просочилась раньше многих ответственных. (Были свои ребята и в угловом здании.)
Весь редакционный коллектив поставили освещать всенародную скорбь. Кому выпадали репортажи с митингов всенародного горя, кому доставались "умирашки" - так именовались отклики на смерть вождя. Так сказать, запечатлевание печали массовой и индивидуальной. И до того это поганое дело, хуже некуда. Сочини, да еще найди, кто подпись свою поставит. Рабочий, представитель интеллигенции, студентка... Чтоб из всех социальных групп, всеобщий охват масс Ьсли нет у тебя завзятого подписанта, попрыгаешь. Я сразу смекнул, что мне делать. Слинять в неизвестном направлении, пока редактор не обьявился, не поднял шум и тарарам с обязаловкой на умирашки.
Хуже того - в выходные. Сказано - сделано. Слинял. Вскоре звонок в квартиру. Я в глазок. Там, конечно, рассыльная. Ага, мобилизация, свистать всех наверх. Меня, понятно, дома не оказалось. До понедельника.
В понедельник выхожу на работу как ни в чем не бывало. С утра мне было весело на зависть товарищей по коллективу. Они всем коллективом освещали народную скорбь, а я вон какой ушлый. До планерки мне было весело. Стою в горкомовском вестибюле у портрета генсека в траурном карауле и будто щекотит меня бес. Никак не могу соответственное лицо состроить. Полагалось тогда и нам, не рядовым газетчикам, за неимением гроба минут по пять в смене ответственных товарищей поскорбеть возле парадного портрета. Ну а перед обедом шеф привел мое настроение в соответствие с обстановкой. На планерке мне и еще одному ушлому объявил выговор, да еще и пристыдил всенародно. Такую мы безответственность проявили. А ведь идеологические работники, проводники линии партии. Да как мы могли... А если бы что случилось?
Кратковременного генсеках Лубянки я тоже умирашками не отметил. Ну уж нет... Теперь шеф меня в краску не вгонял, выговорком не выпорол. Я имел объективную причину. V меня была командировка в кармане, и не куда-нибудь, а в Москву.
Всякому известно, что в такой ситуации в столицу не попасть. На замке, значит: кабы чего не вышло. Но хотите верьте, хотите нет - а я в Москву пробрался.
Билет до столицы, понятно, не продавали, только транзитникам. А как же я? Да так, в 20-00 по-местному отбыл на распрекрасном нашем "Южняке". V меня был билет до последней разрешеной станции - до Рязани. Думаю, если и сплошная солдатская цепь вокруг столицы, лазейка все равно обнаружится. А если всерьез - рассчитывал на электрички и автобусы. Не может быть, чтобы их отменили.
Ни до того, ни после, никогда больше не ездил я в столь пустом поезде. Для "Южняка" прямо-таки оскорбительно пусто. В Рязани нас таких, как я, настырных да ушлых, понятно, попросили. В самую ночную глухомань. Часа три до первой электрички к Москве. Перекимарил, и в электричке вздремнул. Подкатываем к Голутвину - ревизор. Между делом, пока клацкал компостер на моем билете, успел задать вопрос - как в Москву-то сейчас? А он мне спокойнехонько: в Голутвине нас будет ждать электричка. Через десять минут отойдет, успеете билет взять.
И правда: на соседней платформе стояла зеленая электричка. И через пару часов: "Здравствуй, моя столица, здравствуй, Москва!"
Впечатления от скорбной столицы? Да что-то не шибко опечаленная. Деловая, как всегда. И пустая. Зато в магазинах... Бери что хошь, и никаких очередей. Но в метро через центр пролетали без остановок. И никогда не видал я столько людей цвета маренго. И в метро, и наверху. И строем, и в розницу.
Пока делал я свои дела, положили недолгого генсека в замавзолейную шеренгу, отзвучала траурная музыка, исчезли люди в маренго. Свято место пусто не бывает. В Главном кабинете страны новый генсек уселся. Ну а я домой. На очередной планерке шеф уперся было в меня взглядом. Выпороть стыдобой. Мало ли что командировка была подписана. Имел бы гражданскую ответственность, сдал бы командировку и включился в освещение народной скорби. Но взглядом и ограничился.
Минул генсек. Этого проводили как-то совсем незаметно в шеренгу за Мавзолеем. Вроде как и в траурном карауле у портрета не стояли, а шеф не заставил смотреть похороны по телику в своем кабинете.
Ну а дальше известно как было. Последний генсек до замавзолейной шеренги не дожил, его ушли со Старой площади. Начались новые времена, новые песни.