Первухины - фамилия златоустовская, известная по старшему брату Александру, родившемуся в последний год XIX века. Он был одним из организаторов и руководителей комсомола в Златоусте, а также красногвардейского отряда в боях с дутовцами. Летом 1918 года участвовал в рейде отряда Блюхера-Кашириных по тылам белых, будучи начальником вооружения Богоявленского полка. Из жизни он ушел рано.
Биография Михаила Григорьевича Первухина (1904-1978) типична для поколения трудового народа, вошедшего в жизнь в первые годы революции.
В 1917 году ему тринадцать лет. Не было и шестнадцати, когда он вступил в партию, оставаясь и в комсомоле. Бесспорно влияние старшего брата, который также был комсомольцем и большевиком. Молодой рабоче-крестьянской державе нужна была своя "трудовая интеллигенция". Старой -"спецам " - не доверяли, ведь в большинстве своем она не приняла советскую власть. После школы и местного рабфака Михаила по комсомольской путевке - гарантии благонадежности - направляют учиться на инженера.
Блестящую карьеру помогли Первухину сделать биография без сучка и задоринки, диплом, да общая грамотность. Далеко не все дипломированные инженеры были тогда грамотными, хотя бы в пределах семилетней школы. Случалось, в вузы посылали даже г начальным образованием.
В 1939-году (тридцать пять лет) Первухин уже нарком электростанций и электропромышленности. Он на виду, на хорошем счету и в особом доверии. Уже на следующий год его ставят заместителем председателя совнаркома (Совета Министров СССР). На этом посту он шесть лет работал с Молотовым замещал его как председателя. В войну, оставаясь замом, с 1942 года возглавлял химическую индустрию страны вплоть до 1950 года.
Именно поэтому Молотов доверил ему разобраться и дать оценку зарубежной информации по атомной проблеме. Первухину предстояло принять историческое решение, от которого зависело наше положение в мире как ведущей сверхдержавы. Меняются оценки этого положения. Но из мировой истории не вычеркнешь - почти полвека наша страна делила ведущие места с США. Этого не было бы, не пойди мы "нос в нос" в атомном и ракетном делах.
Надо отдать должное прозорливости нашего земляка. Весна сорок второго года. Страна на грани разгрома. Столица устояла. Врага отогнали на окраины, но недалеко. До поворота в войне будет еще ужас лета сорок второго года, когда гитлеровцы победоносно протопают до Кавказа и Волги. Какой там атом, который ни на йогу не поможет в победе ни сегодня, ни завтра. Вспомните, именно такое мнение сложилось в то же самое время в гитлеровском правительстве, которое не доверяло своим ядерщиком. А ведь немцы могли успеть...
Первухин осознал особую значимость атомной проблемы и сумел убедить правительство (в такое-то время!) приступить к делу.
Большая часть оставшейся жизни Михаила Первухина была связана с урановой проблемой.
С 1943 года он уже не поднимался по служебной лестнице. С началом хрущевской оттепели фамилии в верхах мелькали, как в калейдоскопе. Убирались слишком запачканные сталинщиной. Первухин остался. Министр среднего машиностроения. Что кроется под этим словечком "среднее" понятно: военно-промышленный комплекс.
Между делом он писал воспоминания.
МЕТРОНОМ НАЧИНАЕТ ОТСЧЕТ
Вспоминает М.Г.Первухин
Мне посчастливилось принимать участие в организации работ по решению атомной проблемы с самых первых дней. Помню хорошо, как в тяжелые дни войны, весной 1942 года, меня вызвал В.М.Молотов и поручил ознакомиться с солидным докладом иностранных ученых на тему об атомной энергии, который он мне лично передал. В этом докладе освещали вопросы возможности получения цепной ядерной реакции в уран-графитовом реакторе и методы выделения урана-235 диффузионными и электромагнитным способами. Ознакомившись с докладом, я через несколько дней зашел к В.М.Молотову и рассказал ему о содержании доклада. "По моему мнению,- сказал я,- речь идет об очень крупном открытии в области физики атомного ядра". Далее добавил, что считаю необходимым поручить группе ученых-физиков ознакомиться с докладом иностранных ученых и дать свое заключение. В.М.Молотов со мной согласился и поручил подобрать такую группу ученых. Из физических институтов я больше всего знал Ленинградский физико-технический институт Академии наук и был лично знаком с директором института академиком А.Ф.Иоффе, а также с рядом ученых этого института. Посоветовавшись с товарищами, знавшими состав научных работников-физиков, я остановил свой выбор на И.В.Курчатове, А.И.Алиханове и И.К.Кикоине. Получив согласие В.М.Молотова, я пригласил к себе в Кремль этих тогда еще совсем молодых ученых и попросил их ознакомиться с указанным выше документом и дать письменное заключение о том, насколько правильны сведения, изложенные в нем.
Изучив доклад, И.В.Курчатов, А.И.Алиханов и И.К.Кикоин написали заключение, в котором дали положительную оценку достоверности сведений, приведенных в докладе. Они высказались за то, чтобы немедленно организовать в наших физических институтах широкие научно-исследовательские работы по ядерной физике, по созданию уран-графитового реактора и установок по разделению естественного урана диффузным и электромагнитным способом. Вопросы возможности получения цепной ядерной реакции исследовались у нас и ранее, в частности в физико-техническом институте, но были прерваны из-за войны. Заключение ученых я передал В.М.Молотову, который доложил о нем Политбюро ЦК ВКП(б).
В начале 1 943 года вышло решение Правительства СССР об организации лаборатории №2, начальником которой был назначен И.В.Курчатов. Подыскивая необходимые помещения, мы с Игорем Васильевичем осмотрели недостроенные здания Института экспериментальной медицины в Покровском-Стрешневе. В одном из корпусов, подведенном под крышу, было решено организовать основную лабораторию по ядерной физике. В течение примерно года этот корпус был закончен и оборудован необходимой аппаратурой. Вся территория Института экспериментальной медицины была закреплена за лабораторией И.В.Курчатова.
В мае 1944 года мы с Игорем Васильевичем написали в Политбюро ЦК (И.В.Сталину) записку, в которой коротко осветили положение с работами по атомной проблеме и высказали тревогу относительно медленного разворота работ. Мы предложили создать в правительстве специальный комитет под руководством одного из членов Политбюро - заместителя Председателя СНК СССР Это необходимо было сделать еще и потому, что я был освобожден от обязанностей заместителя Председателя СНК СССР в связи с большими задачами, стоящими перед химической промышленностью по восстановлению разрушенных предприятий, и потому не мог оказывать помощь лаборатории И.В.Курчатова в решении текущих оперативных вопросов Наше предложение было принято, был создан Специальнй комитет, ъ который вошли И.В.Курчатов, Б.Л.Ванников, А.П.Завенягин, М.Г.Первухин и П.Л.Капица (он пробыл в составе комитета небольшое время). Секретарем комитета был утвержден В.А.Махнев. Руководство комитетом возложено на двух членов Политбюро ЦК, заместителей Председателя СНК СССР.
Кроме того было организовано 1-е Главное управление (по вопросам промышленности). Начальником главка утвержден Б.Л.Ванников (в то время нарком промышленности боеприпасов), на первое время - без освобождения от этих обязанностей. Заместителем главка назначен А.П.Завенягин, позднее, в 1947 году, я тоже был назначен заместителем начальника главка по совместительству с работой в качестве министра химической промышленности. В системе Наркомата внутренних дел СССР создан специальный главк по строительству атомных предприятий и научно-исследовательских организаций. Начальником этого Главного управления много лет был А.Н.Комаровский.
Вначале при Специальном комитете были созданы: научный совет под председательством Б.Л.Ванникова и технический совет под моим руководством. Вскоре оба совета были объединены под председательством Б.Л.Ванникова. Заместителями председателя научно-технического совета утверждены И.В.Курчатов, М.Г.Первухин, В.А.Малышев и А.П.Завенягин. В состав научно-технического совета вошли А.И.Алиханов, И.К.Кикоин, П.Л.Капица, В.С.Емельянов, С.Л.Соболев, позднее - А.П.Александров, М.Г.Мещеряков, И.Ф.Тевосян. Ученым секретарем был Б.С.Поздняков. В составе научно-технического совета были созданы четыре секции: 1) по атомным реакторам (председатель М.Г.Первухин); 2) по диффузионному способу разделения урана (председатель В.А.Малышев); 3) по электромагнитному способу разделения урана (председатели И.Г.Кабанов, Д.В.Ефремов); 4) по вопросам металлургии и химии (председатель В.С.Емельянов). Все они за малым исключением в разное время работали в Челябинской области.
Специальный комитет, Первое Главное управление, Научно-технический совет, подотчетные только Политбюро и самому Сталину, вели урановую проблему вплоть до получения промышленного плутония. Лишь после образования министерства среднего машиностроения в начале пятидесятых годов, куда были внесены все ядерные дела, атомный штаб был упразднен. Неслучайно во главе минсредмаша были поставлены его руководители Б.Л.Ванников, В.А.Малышев и А.П.Завенягин.
С 1946 года открылось строительство первого атомного завода с установкой уран-графитовых реакторов. Среди гор и озер в глухом красивом месте выбрана площадка для этого комбината. В течение полутора-двух лет были построены основные сооружения. Сам реактор - в подземном здании высотой в пять этажей. Управление реактором расположено в отдельном наземном здании. Этот комплекс сооружений условно получил название завода А. Комплекс подземного хозяйства с наземным зданием для химического выделения чистого плутония - заводом Б. Для хранения радиоактивных отходов были сооружены подземные металлические хранилища. Отдельно построен комплекс для получения изделий из металлического плутония.
При разработке проектов атомных заводов мы не располагали никакими заграничными данными, ибо все работы в этой области были засекречены. Опубликованная в СССР в 1946 году книга американского ученого Смита "Атомная энергия" не содержала конструктивных и проектных данных американских заводов. Однако мы нашли в ней косвенное подтверждение правильности выбранных нашими учеными, конструкторами отдельных принципиальных решений. Что касается типа уран-графитового реактора, то принятое нами решение о сооружении вертикальных реакторов было более правильным, чем решение американцев построить горизонтальные реакторы. Опыт в дальнейшем это подтвердил. Первые американские реакторы после нескольких лет работы пришлось перебирать. Этого не произошло с советскими реакторами, которые работают безотказно много лет.
Каслинские озера, берега озер Иртяш и Наноги, окрестное межозерье - Кызалташ, Карачай и т.д. были заселенны человеком непрерывно с каменного века. Здесь едва ли не впервые в области еще в XVIII веке, были обнаружены "чудовы городища" с рудниками. Здесь до новой эры плавили бронзу и железо. У озера Кызылташ стоял укрепленным лагерем В. Н. Татищев во время закладки первых крепостей в Южноуралье в 1736 году. Около ста пет здесь ломали руду для Каслинского завода, пока в 1843 году не поставили Теченский завод (затем корундовая фабрика). Эту дату и этот поселок и следует считать исходным для Челябинска-40, 65 и Озерска.
На выбор места для атомного объекта сыграли: относительная малонаселенность каслинских мест, близость железной и автомобильной дорог, обилие воды и, конечно, оружейный опыт и индустриальная мощь края. Урал к тому времени уже два с половиной века был арсеналом страны, значительно развитым в войну с фашизмом. Проверенных, имеющих опыт работы в "оборонке", людей можно брать на месте. Обеспечивать секретность здесь было проще, чем где-либо: с войны все посторонние здесь на примете.
Думается, на место выбора атомграда сыграло и то, что Челябинский Урал был хорошо знаком всем членам Атомного штаба. Первухин и Курчатов отсюда родом. Здесь работали и много бывали Малышев, Ванников, Завенягин, Емельянов, Комаровский. Из местных "оборонщиков" были Славский, Музруков, Сапрыкин, Царевский, Васильев и многие из тех, кто руководил строительством атомграда, а затем комбинатом.
В 1945 году комиссия утвердила иртяшскую площадку. Осенью того жегода были произведены инженерные изыскания под первые объекты, в конце начаты работы. Весной 1946 года начался нулевой цикл на важнейших стройплощадках: промышленного ядерного котла (реактором стали именовать позднее) и радиохимического завода. Одновременно на значительном удалении началось строительство жилого поселка. Весной 1947 года под здание реактора стали укладывать бетон, и уже к концу года корпус был возведен, начинается "закрытие" здания с одновременной "начинкой" оборудованием.
Затем идет установка "сердца" корпуса - ядерного котла. Проект его был разработан группой Н.А.Доллежаля за четыре месяца. Главный конструктор при монтаже реактора находился на месте, как и большинство разработчиков отдельных узлов, линий и оборудования. Доллежаль первой из двух Золотых Звезд был награжден за этот реактор. Он несколько лет возглавлял исследовательско-конструкторские институты, был главным конструктором ядерных реакторов Обнинской, Сибирской, Белоярской и других АЭС.
На стройке тогда было занято почти 50 тысяч. На ядерных объектах работали военные строители и специалисты по спецнабору. Зэки возводили жилье и второстепенные объекты.
Вспоминает М.Г.Первухин
В 1948 году сооружение первого промышленного атомного реактора и всех других частей атомного комбината было завершено. В последний период завершения на площадке почти неотлучно находились И.В.Курчатов, Б.Л.Ванников, а также А.П.Завенягин, А.Н.Кемеровский. Директором комбината вначале был Е.П.Славский, а затем Б.Г.Музруков. Некоторое время я также был на стройке. В процессе монтажа реактора мы все по нескольку раз самым внимательным образом осматривали отдельные элементы реактора, спускаясь к самому его основанию на уровне разгрузочного механизма. Для этих целей до самого последнего момента оставался специальный монтажный лаз - "генеральский",как его прозвали монтажники. Одним из непременных условий возможности работы реакторов является отнятие тепла, выделяющегося в ходе цепной реакции в урановых блочках. Для этой цели была разработана и построена сложная система подачи в реактор охлаждающей, химически очищенной воды.
Когда все строительные и монтажные работу по заводу, то есть по реактору, закончили, была разработана программа пуска его. Всем делом пуска реактора руководил И.В.Курчатов.
Пуск реактора не означал пуск всего комбината, ибо необходимо было завершить строительные и монтажные работы комплекса химических производств по выделению плутония из облученного урана.
Через несколько месяцев после пуска реактора также успешно был запущен химический завод, выделен плутоний, а из него в следующем отделении начали изготавливать отдельные детали.
По решению Специального комитета весной 1949 года я был направлен на комбинат в качестве уполномоченного по пуску комбината. Мне пришлось провести на площадке строительства один или полтора месяца. Прежде всего надо было "нажать" на строителей, чтобы ликвидировать все недоделки и сдать под монтаж все здания в чистом, законченном виде. Мне пришлось также уделить внимание приведению в порядок и планировке двора комбината.
Диффузионное производство требует идеальной чистоты во всех помещениях. Поэтому на дворе между зданиями не должно быть пыли и грязи. Все дороги были заасфальтированы и сделаны зеленые насаждения.
При вводе диффузионных машин наблюдался их большой выход из строя вследствие разрушения шариковых подшипников. Много времени и сил ушло на то, чтобы устранить этот недостаток. Разделительные фильтры также все время совершенствовались, чтобы обеспечить устойчивое получение урана, обогащенного изотопом-235. Через несколько месяцев после окончания строительства первой очереди завод был запущен и стал постепенно набирать мощность, выдавая обогащенный уран необходимой концентрации. Директором этого комбината был Л И.Чурин, а главным инженером М.П.Родионов.
В связи с тяжелым заболеванием Б.Л.Ванникова меня в 1947 году по совместительству с работой в Министерстве химической промышленности назначили первым заместителем начальника Первого Главного управления. До января 1950 года я был одновременно министром химической промышленности и первым заместителем начальника главка. Многие заводы и институты химической промышленности выполняли работы, связанные с решением атомной проблемы. Сольшую работу провели химики по получению химически чистых реактивов высокого качества, сверхвысокой чистоты, без миллионных долей посторонних примесей. Мне хорошо запомнился день, когда мы докладывали на Политбюро о результатах по получению плутония, обогащенного урана и тяжелой воды, а также о конструкции первой атомной бомбы.
И.В.Сталин внимательно слушал каждого. Первое сообщение сделал И.В.Курчатов, потом главный конструктор атомной бомбы, затем Б.Л.Ванников,
А.П.Завенягин.
***
Секретность, изолированность, специфика дела стала причиной формирования и ядерного сленга. Наши атомщики здесь не были пионерами. Американцы - участники Манхэттенского проекта тоже имели свой язык. Урановая бомба, стершая Хиросиму, именовалась "Малышом". Самолет ее доставивший - "Энола Гей" - по матери командира корабля. Нагасаки испепелил плутоновый "Толстяк" с самолета "Грэйт артист".
Анна, судя по всему, самое популярное женское имя в Озерске на заре атомной эры. Да не Анна - Аннушка/ Сколько забот, сколько тревог о ней. Она не сходила с языка не то что сороковцев, среди которых и проживала, но и членов Атомного штаба.
У истоков ядерного сленга стоял Борода (Курчатов). Он всему давал шутливые названия. Так уникальный импульсно-графитовый реактор назвал "Доуд-3", что означало "До третьего удара инсульта". Он зашифровал своих ближайших соратников. Завенягин у него "Iенерал" - ходил в форме при генеральских погонах, Ванников - "Бабай", потому что родом из Баку. Абрам Исаакович Алиханов - "Абуша", Емельянов - "Красный Партизан", он партизанил в гражданскую войну. Близкого друга Ефремова Д. В. (министр электропромышленности] Курчатов звал "Дэвочкой", по инициалам: Дмитрий Владимирович. Такая "система званий" была заведена в каждом звене урановой проблемы. Главного конструктора атомной бомбы Харитона звали "Юбэ", по инициалам, Духова - "Дух", Гречишникова - "Греча", аэродинамика Николаева - "Николай Спиртович".
Звонит Борода в Сороковку, обязательно начнет с вопроса:
— Как здоровье Аннушки?
— Аннушка чувствует себя хорошо,- отвечали обычно, и успокоенный
Борода переходил к теме звонка. Совсем у него портилось настроение, когда сообщали: - Аннушка поправилась на два килограмма.
И что это за сороковская примадонна, даже вес которой действует на настроение самого Бороды? Первый реактор, который именовался "Объектом А-1". Вот и Аннушка. Под увеличением веса всеобщей любимицы имелось ввиду "разбухание " урановых стержней. "Килограммы " - это число стержней. Кстати, разные зоны реактора тоже были наречены, в основном женскими именами: Татьяна, Елена, Ольга, а в разговорах Танечка да Олечка... Ну какой шпион догадается, что речь идет не о детском садике, а об оружейном реакторе.
На комбинате все здания и объекты числились под номерами, но для пущей секретности номера знали лишь работники, а солдаты охраны, проверявшие пропуска на каждом шагу, "вычисляли" своих лишь по символам. Они были "звериными" - волк, заяц, белка... Так именовались и владельцы пропусков.
Страна в зоне, Сороковка, имела внутренние заколюченные зоны -лагерную и промзону. Последняя до сих пор именуется "на озере", до взрыва-57 звалась "Хозяйством Демьяныча" по имени директора Демьяновича, пострадавшего за аварию. А еще именовалась "Базой номер 10". Главный объект - ядерный реактор, помимо "Объект А" и ласково "Аннушка", в обиходе именовался еще "котел", "самовар", "кастрюля". Уничижительно, конечно. Впрочем, "котел"'- из официальных названий. Поначалу алхимический аппарат так и звался - "атомный котел", лишь потом - реактор. По имени начальства "Завод-В (25)" именовался как "Хозяйство Точеного". Потом "Хозяйство Громова".
Опасное общение с радиацией тоже изобиловало прозваниями. Прибор по замеру радиации именовался "ишак": орал по-ослиному при заборе воздуха. Индивидуальные счетчики — "кассета", а более совершенный миниатюрный - "карандаш". По степени риска и соответствующей зарплате все разделялись сладко. "Шоколадники" - на самой опасной и оплачиваемой работе. "Конфетники" — на опасной, но терпимо. "Сахарники"- на "чистом", то есть без опасности облучения, "грязное ", где подстерегает радиоактивность, а еще "звонкое", потому что пробы на радиацию "звенели".
В Сороковке была своя библия, хранилась она, как иудейские скрижали, в своем храме - особо охраняемой комнате. Допускались сюда лишь самые посвященные, да и то под наблюдением, потому что листать книгу каждому от корки до корки не было позволено, а лишь нужную главку. Именовалось то "сокровенное писание" "Голубой книгой". Так шифровалось первое в стране руководство (в единственном экземпляре) пп папучению плутония -технологическая схема отделения плутония от урана. Написана "Голубая книга" была ведущими учеными радиевого института под руководством академика Хлопина,где была разработана технологическая схема. Опробирована она была в урановой лаборатории 3. В Ершовой, которая в свое время училась у Марии Кюри-Склодовской.
Говорят, понять что к чему в "Голубой книге" непосвященному просто невозможно. И здесь ядерный сленг охранял самую великую государственную тайну. Уран именовался "Продукт-9", альфа-излучение - "первый расход", радиоактивные осколки - "роса", плутоний - "сириус".
Наши атомные бомбы именовались РДС. Крещение якобы принадлежит Щепкину. Во время одного из "рассмотрев" хода дел по работе над "изделием", Сталин поинтересовался, как его назовут. Берия доложил, что его уже зовут по предложению Щепкина РДС - Россия Делает Сама.
Вспоминает М.Г.Первухин
К середине 1949 года было накоплено достаточное количество плутония и урана-235, чтобы провести первые испытания атомного взрыва. Атомные комбинаты работали хорошо, увеличивая выпуск продукции. Для проведения испытания атомного взрыва в течение 1948-1949 годов в одном из отдаленных районов страны был создан полигон, на котором сооружены лаборатории, жилье для персонала, а также объекты для испытания воздействия атомного взрыва (жилые дома, мастерская, железнодорожный мост, окопы и т.п.).
В августе 1949 года я был командирован на полигон для проверки готовности его к проведению испытания. В течение примерно месяца я пробыл на полигоне до завершения всех работ. Для усшновки атомной бомбы была сооружена металлическая башня высотой примерно 50 метров с грузовым лифтом для подъема основного объекта. Рядом с башней расположилось небольшое здание, где происходила сборка заряда. Для управления взрывом на расстоянии 5-6 километров от башни построен командный пункт, укрытый грунтом со стороны башни. Кабели управления проложены в траншее.
В сентябре для проведения ипытательного взрыва на полигон прибыла комиссия, в которую входили И.В.Курчатов, А.П.Завенягин, М.Г.Первухин, П.М.Зернов, В.А.Махнев и главный конструктор атомной бомбы. По состоянию здоровья не мог участвовать в комиссии Б.Л.Ванников. Комиссия в течение двух дней проводила проверку готовности всех сооружений взрыва. Наконец наступил день испытания... В ночь с 22 сентября мы все лично проверили готовность испытания. Окончательная сборка бомбы и ядерной головки проводилась в мастерской у башни при непосредственном участии главного конструктора и его сотрудников. В нашем присутствии бомба была собрана, поднята на лифте на башню и укреплена. После этого все отправились на командный пункт.
На рассвете, примерно часа в четыре-пять утра с комодного пункта, где мы находились, был включен сигнал замыкания, и произошел взрыв первой советской атомной бомбы. Взрывная волна потрясла здание командного пункта, выбила стекла, расположенные с противоположной стороны. Мы выскочили наружу и увидели яркое пламенное облако, вслед за ним поднялся черный столб земляной пыли, превращаясь в гигантский гриб. Взрыв удался, мы бросились поздравлять друг друга, обниматься и целоваться. Вспоминает В.М.Гладышев
На комплексе "С" завода-25 в 3-й и 4-й банках длительное время хранился раствор, содержащий нитраты аммониевых и других солей. Уровнемеры заменялись сигнализаторами. В банках жидкость испарилась, от большого количества радиоактивных элементов повысилась температура, при этом осадок остался без влаги, высох и при образовании искры от неисправных приборов произошел взрыв нитратных солей такой мощности, что верх перекрытия банки вылетел в сторону, а сама масса радиоактивных солей поднялась в воздух на большую высоту. За счет радиоактивности появилось свечение облака пара и пыли, и это создало иллюзию северного сияния. Это произошло 29 сентября 1957 года в семнадцать часов по местному времени. Я слышал этот взрыв, будучи на стадионе во время футбольного матча. Прибежал в ЦЗЛ по вызову, переоделся в защитную одежду и с прибором выехал на территорию своего завода. Приехал я уже в темноте и увидел, это "северное сияние". Я еще не мог понять его и даже предположил, что это отблески заходящего солнца.
Частицы уносились ветром в северно-восточном направлении. В зоне поражения оказались и другие объекты комбината и, что еще хуже, населенные пункты - деревни, поселки, реки, водоемы, расположенные вблизи нашего города.
Началась эвакуация населения из родных деревень на новые земли. Надо было всех переодеть, отмыть, дать всем все новое, чистое, подобрать жилье и перевезти туда. Огромная организационная работа! Огромные затраты!
При взрыве-57 не погиб ни один человек. Даже те, кто оказался в ближайшем соседстве со злополучной "банкой". Имена счастливчиков из дежурной смены по обслуживанию комплекса: начальник В.И.Комаров, аппаратчики М.А.Даранов, Д.М.Хорошев, машинист насосной станции В.М.Осетров и электромонтер Г.В.Кунакбаев.
Заступили они в 13.40. Неполадки на С-3 заметили в 15.40: из двери рабочего помещения пошел желтый дым. Четверо, кроме Хорошева, который делал отбор пробы в соседнем хранилище отходов, пошли смотреть, что произошло. Кунакбаев с Дарановым спустились вниз, откуда шел дым. Было очень жарко. Было дымно так, что свет не пробивался, шли наощупь. Никаких неисправностей не обнаружили. Включили вытяжную вентиляцию, поднялись к остальным. Вернулись к дежурке, стали гадать, в чем дело. От банки С-3 до них было двести метров, до взрыва оставалось пять минут...
Комаров посылает Даранова и Кунакбаева в санпропуск отмываться от возможной "грязи", хотя и спускались они в противогазах и защитных комбинезонах. Осетров уходит к себе в насосную. Комаров заходит в дежурку докладывать начальству о подозрительном дыме на банке С-3. Хорошев еще возится с отбором пробы. Так и получилось: в момент взрыва все оказались в укрытии.
И тут грохнуло.
Комаров: "Не дозвонившись до диспетчера, я вышел из своей комнаты. Взрыв застал меня в коридоре. Сначала подкинуло и бросило на пол, потом услышал звук удара. Встал и поспешил на улицу. Над С-3 стоял столб белой пыли, вскоре от нее стало темно. На фоне трубы летела бетонная крышка "банки" весом в несколько тонн".
Осетров: "Взрыв застал меня у щита с приборами. Сначала почувствовал сильное содрогание земли, потом услышал грохот, меня с дверьми вынесло наружу".
Даранов с Кунакбаевым в душевой особых потрясений не имели. В раздевалке увидели шкафы со спецодеждой на полу, осколки стекла с окон. Хорошев воспо-минаний не оставил. В компрес-сорной Кунакбаев отметил стрелки остановившихся часов - 15.45.
Вскоре приехало начальство и кэгэбисты, начались допросы и распросы.
Вечер и всю ночь я замерял загрязненность территории и зданий своего завода и определил границу загрязнения выше пяти микрорент-ген/сек. На другой день определили силу радиоактивного излучения на крышах сооружений.
Вскоре на объект приехал главный инженер строительства подполковник А.К.Грешное, а затем сам Ефим Павлович Славский. Он стал спрашивать, что делать, не лучше ли строить заново на другом месте. Строители молчали, и мне пришлось отвечать на этот вопрос. Это была трудная минута. Что выбрать, что надежней, что быстрее и проще? Загрязнение объекта было большим, продукты деления были разные, но в своем большинстве стронций-90, цирконий-ниобий (мало) и цезий 137. Оба долгоживущие, около тридцати лет, защита от цезия непростая: гамма-излучатель. Опыта отмывки поверхностей, особенно стен, перекрытий и крыш - не было. Техники практически никакой, кроме пожарных машин, бульдозеров, лопат и отбойных молотков.
И все же я предложил вести работы по отмывке и подчеркнул, что все надо начинать с организации пункта переодевания, надо срочно достать санпропускник. Ефим Павлович был в большом возбуждении, сильно нервничал и начал с того, что отругал всех самыми крепкими словами в русском изложении. Затем, выслушав еще строителей, принял решение и приказал полковнику Яковлеву - начальнику строительного участка - стать командиром отряда, а мне - его заместителем по дезактивации территории, зданий и сооружений.
* * *
Озеро Карачай сегодня в числе самых знаменитых озер мира. В нем более 120 миллионов кюри радиоактивных отходов. Сколько это? Достаточно, чтобы уничтожить область? Да. Урал? Да. А страну? И на Россию предостаточно. Короче говоря, хватит, чтобы уничтожить все живое на планете. Столь адских клоак на Земле еще не было - самое "грязное" место на всей планете.
Карачай напомнил о себе в жаркое лето 1967 года. То время помнится, как Сахара местного масштаба. Несколько пет подряд тогда были засушливыми, пересохли многие источники, обмелели реки и озера. Каналы рыли для переброски воды и на треть выкачали наши "озерные колодцы" Тургояк и Увильды. Из Карачая солце вытянуло воду до дна, обнажился ил, до предела нашпигованный радиоактивной "грязью", и высох. Подняться смертоносной пыли в воздух было делом случая. Он и представился. Подул ветерок, и в воздухе запахло Чернобылем Снопа заражение обширных земель, как и после взрыва десять лет назад.
Тогда поняли, что озеру нельзя существовать. Стали засыпать скальным грунтом и полыми бетонными блоками. Что сделано? Зеркало смертоносного водоема составляло 45 гектар, сегодня менее двадцати Уровень радиации здесь поднимался до шестидесяти рентген в час, сейчас вшестеро меньше (все равно много!). И конечно же, на это место еще не скоро будут пускать людей.
* * *
Будете в Озерске, обязательно зайдите на кладбище. В именах и датах на обелисках запечатлена героическая трагедия первопроходцев атомной эры. Густота скорбных дат в 50-60-е годы лучше всяких слов говорит о ней. Увлеченные новым, гордые важностью дела, они не щадили себя. Да и не знали, как беречься. "Радиозащита" изучалась и создавалась одновременно с новым смертельно опасным трудом, зачастую на них самих. Знания, как уберечься от радиации пришли уже после того, когда помочь уже никто не мог.
Первый обелиск здесь поставили с именем Лысенко. Он руководил одним из объектов, жил, как все, с двойным риском - на нервах, без отдыха...
Тогда учились получать нихром и другие сверхстойкие материалы (на стоимость золота!). На реакторе все емкости в десятки и сотни литров делали из "царских металлов". Чего же стоили тогда буквально золотые реактор и радиохомическое оборудование! И сегодня японцы предлагают нам за плутоний цену золота. Вот вам и новая валюта атомной эры. Материалы под адские смеси совершенствовались, но плутоний извлекали голыми руками. Понятно, что сталось с первыми "плутонщикамч". В живых остались единицы. В сорок девятом им было по двадцать лет, большинство из них не стало матерями...
О смертельной опасности напоминали на каждом шагу: "Не стоять!", "Проходите быстро!" и даже "Бегом!" Дамоклов меч радиации был настолько житейски привычным, что на все случаи жизни в ходу была одна отговорка: "А-а, скорее уйду к Лысенко". На объект-25 всегда шли мимо открытого склада обелисков на сварочном участке Безымянные пока обелиски, венчаемые звездой. И каждый по-солдатски готов был лечь под такой обелиск. Их варили из нержавейки высшей пробы, в иных местах тогда страшно дефицитной, но здесь была Сороковка, здесь было все, что необходимо для создания ядерного щита державы. Они создали его в заданный срок и полегли под обелиски из нержавеющей стали.
Северную оконечность южноуральских "Великих озер" Каслинской озерной системы составляют Силач и Сунгуль.Всяких мысков да полуостровков на них великое множество. И дачи на них, как и на Миассовом, стояли с дореволюции. Вот и богатый златоустовский купец отгрохал здесь хоромы. Роскошное помещение, но пожить не успел. Объелся купец пельменями и отошел к праотцам. После революции миассовскнй дворец долгое время никем занят но был. Одно время, правда, организовали в ней туристическую базу, но не надолго. Во время войны в ней организовали госпиталь, а потом дача опять оказалась в запустении.
Солдаты Берии прибыли сюда в 1946 году. Опутали полуостров колючкой, пригнали краснопогонннков. Вскоре стали завозить и новых обитателей Мендаркина мыса. Многие из них напоминали доходяг-лагерников. А они таковыми и были. Были и вольные, но большинство отобрано на "архипелаге ГУПАГ". Мендаркин мыс заняла одна из шарашек ведомства Берии - лаборатория "Б" девятого управления НКВД.
Возможно, шарашку разместили бы и не в санаторном месте, но , как говорится, сыграла свою роль близость завтрашнего атомграда и, представьте себе, международный престиж. До недавних пор, бичуя американских империалистов за наживу от войны, обязательно упоминали, что они вывезли из Германии ее интеллектуальное богатство - лучшие умы. Они, тот же Браун, определили их успехи в ракетной технике, космосе и в ядерных делах. Верно, но наши сборщики трофеев тоже не обходили интеллектуальные. Немало чего получили наши ракетчики и атомщики.
В лабораторию "Б" доставили интеллектуальные трофеи - немецких ученых с мировыми именами: Штульдреер, Борн, Кач, Риль... Кстати, далеко не все они покинули фатерланд подневольно. Например, ученик Гана Николаус Риль был убежденным антфашистом. Он помог курчатовцам ценнейшими сведениями по извлечению плутония из урана, за что получил Золотую Звезду Героя соцтруда и машину "Победу" в подарок от Сталина. На ней он разъезжал по Мендаркину мысу.
Возможно, вначале предполагалось оставить лабораторию "Б" "трофейной", но умные головы подсказали руководящим - наши бы здесь не помешали. Мол, пусть учатся уму-разуму у фрицев, да есть у нас и свои специалисты по этой проблеме. Тогда-то и вспомнили опального генетика, работавшего в Берлинском институте имени Кайзера Вильгельма и искупавшего в лагерях свою вину перед народом за невозвращенстьо и сотрудничество с Третьим Рейхом. Успели-таки найти живого, правда, едва вернули к жизни. Влась народа карает, но и милует. Тимофееву-Ресовскому I"Зубру") доверили вести в лаборатории всю радиобиологию. Именно здесь под его началом были начаты (а вернее, продолжены) его берлинские опыты воздействия радиации на живой организм и растения. В радиоактивных материалах дефицита не было, их в избытке стал производить плутониевый завод на соседнем Иртяше. Подопытными были по сути и сотрудники лаборатории. С препаратами работали, как говорится, голыми руками. Своеобразным памятником первым советским радиобиологам стало здание лаборатории Тимофеева-Ресовского. Оно стоит немое, заколоченное, так как "звенит". Радиация из его стен до сих пор не выветрилась, как и из могильников животных, павших за науку и защиту человека от радиации.
Второе основное направление лаборатории "Б" - радиохимия. Оно было доверено профессору С.А.Вознесенскому, ученому судьбы не менее драматичной, чем у Зубра. Ученик и сотрудник известных химиков Зелинского и Шилова, он в двадцатые годы бывал на ученой стажировке в Германии. По возвращению заведовал кафедрами в МВТУ, академии химзащиты и "Водгео", избирался членом не одной зарубежной академии наук, имел международный авторитет в области очистки промстоков. Тюрьмам и лагерям он по навету отдал четыре года, и когда его вспомнили для радиолаборатории "Б", состояние его было не лучше, чем у Зубра. Как и Тимофеев-Ресовский он вскоре ожил для любимого дела, и весь отдался ему, забыв обиды. Ученые, в большинстве разделившие общую злую судьбу, самоотвержено рискуя здоровьем, спешили найти защиту от радиации. Они-то понимали, что за чудовище пробудили на соседнем озере.
Следует сказать, что ученым были созданы условия, максимально возможные в то время в их положении. В этом, по воспоминаниям сунгульских "лаборантов", немалая заслуга местного "генерала Гровса" - подполковника НКВД А. И. Уральца. О нем только добрые слова Секретность - да, но зловещей подневольщины ученые не ощущали.
Ну, а потом смерть Сталина, казнь Берии и его подручных, архипелаг ГУЛАГ захлестывают волны реабилитации. Стали вольными и сотрудники лаборатории "Б". Их немецкие коллеги отбыли на родину. Лаборатории не стало. Раднозащнта потеряла актуальность? Нет. Просто Мендаркин мыс потребовался для объекта еще более важного - на Сунгуле решили прописать НИИ- 1 10 1, нынешний НИИТФ - институт технической физики и город Снежинск.
Тогда-то и расстался Тимофеев-Ресовский с Вознесенским и со своей лабораторией, перебрался на Большое Миассово. Вознесенский принял секретную кафедру радиохимии в Уральском политехническом. Они встречались еще два года. Озерная лаборатория была сезонной сотрудников во главе с шефом камеральничали в Свердловске, многим здесь дали квартиры. Через два года Вознесенского не стало а еще через несколько лет исчезла и лаборатория на озере. Тимофеев-Ресовский с частью сотрудников уехал в Москву на недолгую славу, долгую опалу и забытье.