В моей памяти сохранилось 29 октября 1958 года. Вечер был довольно прохладный, прошел дождь — на асфальте отсветы фонарей. Такую погоду зовут мерзкой, спешат с работы, а тут несколько сот человек сгрудились перед монументом, затянутым холстиной: предстояло открытие «Орленка».
Когда торжество завершилось, площадка перед «Орленком» обезлюдела, я долго разглядывал его. Памятник понравился, даже очень — и неожиданностью темы — это ведь еще предстоит пропеть Окуджаве: «Я все равно паду на той, на той единственной гражданской…» — и непривычным для монументов психологизмом.
Прошла неделя, может, чуть больше, уже лежал снег, и вот я еду на встречу со скульптором. Лев Головницкий был не многим старше меня -двадцать восемь лет. Броская, я бы сказал, артистическая внешность: пышная шапка светлых вьющихся волос, розоватое лицо альбиноса, характерной «лепки» нос — Лев любил его обыгрывать в автошаржах. Одежду носил удобную — куртка и свитер, но с неким шиком — коли вечерний пиджак — то красивой расцветки, ботинки с рантом, зимой одно время появлялся в пышном лисьем треухе.
Разговор в тот день, шел в основном об искусстве, во всяком случае обоим было интересно, на многое глядели одинаково. Начали в полдень, но вот уже и сумерки опустились, жена пришла, как и он, оказалась скульптором, ребятишек- двойняшек Павлика и Наташу из садика привела. Тоже пышная прическа, миловидное русское лицо, а вот имя, помню, сначала поразило: Энрика Эмильевна Эккерт (целых три «Э»!). Потом разъяснилось: Лев -белорус, Рика — так и я стал звать ее, по примеру мужа, — до Челябинска жила в Поволжье, где немало немцев.
Кто пережил тяготы войны, первых мирных лет, наверное, согласится: как ни клянем мы сейчас свою жизнь, а все же не то… Прихватив из дому полмешка картошки, челябинский паренек едет поступать в Саратовское художественное училище.
«Что до общих дисциплин, — признавался Лев, — то учился я скверно, хотели даже отчислять». Отстоял преподаватель Э. Ф. Эккерт, позже отдавший ему в жены свою младшую дочь.
Однако, когда подошла пора диплома, способности молодого человека были уже налицо. Ему доверяют вылепить портрет Сталина. Лев проявил свою ершистость, а точнее даже смелость — от доверия и чести отказался, в его голове засела другая, более интересная и сложная тема «Молодогвардейцы перед казнью». К счастью, конфликт не раздули, сошлись на «Николае Островском».
Мнения при оценке его работы разделились, кое-кому образ больного писателя показался неоптимистичным.
— Вам, Головницкий, может, и Ван-Гог нравится? — воскликнул кто-то из преподавателей.
Нравится, — простодушно признался Лев. Представитель буржуазного искусства! ахнул директор, преподававший в училище… художественную литературу. Не без оснований полагая, что скромностью вымощена дорога в неизвестность, Лев Головницкий везет «Островского» в Москву. Пусть рассудят, считает он, втайне надеясь показать его на готовящейся большой выставке.
«Занял я 500 рублей у будущей тещи и поехал. Девушки искусствоведки меня обласкали. Собрались московские пижоны (хлопает себя по карману), у них — во деньжищ! Интересно, говорят, особенно руки. Вучетич похвалил, у меня вообще голова закружилась — сам Вучетич! Но работу не приняли, какой-то руководитель от искусства забраковал. А потом появился Налбандян, в валенках и красном пиджаке, глянул. Талантливо, говорит. Я робко так его спрашиваю: почему же тогда с показа сняли? Говорит: «Чего-то не хватает, жизнеутверждения, что ли.» А у меня и так наврано: Островский голову с подушки поднял — не мог он этого… По исполнению, говорит, талантливо, а по духу…»
Этот рассказ не воскрешен по памяти — такое было бы и невозможно, он был записан вскоре после нашего знакомства. Ниже я приведу и другие записи.
После «Островского» был «Павка Корчагин». А потом появился «Орленок». Гипсовая скульптура «Орленка» экспонировалась на Всесоюзной художественной выставке, а отлитая в бронзе побывала уже на Всемирной выставке в Брюсселе — Лев дождался своего часа. Что до Челябинска, то, можно сказать, он стал здесь знаменитым уже на следующий день после открытия своего первого памятника.
Восхождение на Олимп было у него стремительным. Ему еще тридцать с немногим, а он уже не только возглавляет областную организацию художников, но и состоит членом правления Союзов художников РСФСР и СССР, ему присвоено звание заслуженного, в 1967 году вручается премия Ленинского комсомола. В 1962 году Головницкого впервые выдвинули кандидатом в члены-корреспонденты Академии художеств, но прежде, чем он стал им, прошло свыше десяти лет. Почему? Да избранию мешало формальное препятствие: у него не было высшего образования. Будто у Горького было… И вот, приехав в Магнитогорск, случайно узнав, что студентом здешнего пединститута недавно стал… Лев Головницкий. В Челябинске, на виду, постеснялся. «Так ты скоро ребятишек в школе будешь учить», — съязвил я при встрече. «Пронюхал?» улыбается в ответ. «Да ты, поди, — говорю, — и экзаменов-то не сдавал». «Как это не сдавал и сочинение писал, и сдавал». Институт он окончил заочно экстерном, как окончил, так сразу же и стал академиком. Был ли в истории другой подобный случай?